и стали сводить баланс, то водки не было, денег насчитали половину от того, что вложили, расписок не нашли, и что самое обидное, никто не помнил, что брал у них водку в долг. Славик возмущался, называл всех неблагодарными свиньями и настаивал, что руководствовались они со своим компаньоном исключительно соображениями милосердия, жалостью к страдающим от похмелья и желанием помочь ближнему.
Расходились долго. Сначала решили, что пора по домам. Потом захотелось ещё, «на дорожку», выпить по полтиннику. Собрали по карманам мелочь — набрали на два стакана на пятерых, и даже на два бутерброда хватило. После посадили на трамвай одного, на автобус другого, Славик с Гуриным ушли куда-то вместе, сказали, что к приятелю, у которого всегда найдётся что выпить, а Матвей побрёл домой пешком. Ему было не так и далеко — за полчаса дойти можно. Мать уехала ещё вчера на дачу и собиралась пробыть там всю неделю, отца они похоронили два года назад, а жениться Матвей пока не надумал. Прикидывал пару раз, примерялся, но так и не решился. Не мог понять, зачем ему это — и так всё хорошо.
День прошёл на удивление спокойно, утреннюю планёрку без объяснения причин отменили, и никто из начальства на участке не появлялся. Но около пяти, когда Матвей уже начал переодеваться, собираться домой и раздумывал, не повторить ли ему одному вчерашний заход в рюмочную, зазвенел внутренний заводской телефон, и секретарша начальника цеха по кличке Грымза Зворыкина, с бюстом, служившим незатихающей темой обсуждений для молодых подручных, накладным шиньоном и длинным острым носом, сообщила официальным тоном, что Матвея Юрьевича ждёт Кузьма Тарасович. Немедленно. Матюгнувшись, Матвей натянул обратно куртку мастера с вышитым значком ЛМЗ и поплёлся на расправу. Идти было далеко, через весь гигантский цех, мимо сборочного стенда, на котором слесари-сборщики вечерней смены уже заканчивали выставлять и выверять нижние половины корпусов цилиндров огромной турбины и ждали вал. Вал лежал рядом на специальных подставках — длинный, сверкающий, ощетинившийся перьями блестящих полированных лопаток, и ждал подшипник. Подшипник ждал Кузина, а Матвей ждал изрядных неприятностей.
В приёмной он столкнулся с вылетевшим из кабинета Фимой. Тот был бледен, на ходу доставал из кармана тюбик с валидолом и, уставившись на Матвея безумным взглядом, пробормотал:
— Попросили выйти. Меня! попросили выйти и подождать снаружи!
Неуверенно перебирая ногами, он пересёк приёмную и скрылся в своём кабинете с табличкой «Заместитель начальника цеха». Кабинетик его размером был с кладовку, меньше даже Матвеевой конторки, и, кроме Фиминого стола, заваленного бумагами и чертежами, там помещались ещё один стул и фикус, засыпанный окурками.
Матвей направился было прямиком в начальственный кабинет, но Грымза, рванувшись, перекрыла ему дорогу знаменитым бюстом и, прошипев, что без доклада нельзя, сама приоткрыла дверь.
— Кузьма Тарасович, тут Рыбаков пришёл.
— Минутку пусть подождёт, — прогудел начальственный бас.
Пока всё это действо развивалось, разговор в кабинете, шедший на повышенных тонах, не прекращался, и Матвей, не напрягаясь, расслышал почти всё.
— Какой может быть ещё Фишман! — громко вещал незнакомый Матвею суровый баритон. — Вы что, не поняли, товарищ Бульзов, что это секретное мероприятие? Тут такой допуск нужен, которого и у вас-то нет, а вы какого-то подозрительного Фишмана подсовываете!
— Так я… это… думал, специалист он, — сипел перепуганный тенор, в котором Матвей узнал ненавистного начальника первого отдела завода. — Виноват, подберём другого.
— Изольда, — загремел из интеркома голос Зворыкина. — Пусть Рыбаков войдёт.
Матвей, не дожидаясь, пока Грымза выполнит свои секретарские обязанности, сам толкнул обитую коричневым дерматином дверь. Кабинет у начальника был не чета Фиминому. Одна стена огромного помещения — сплошное окно (правда, мутное и грязное, как всё в цехе); стены обшиты ДСП, но оклеенные обоями «под дуб»; затоптанный, рассохшийся, с вбитой в него металлической стружкой, занесённой из цеха многочисленными подошвами, но всё же паркет. Массивный письменный стол, за которым в кресле восседал сам хозяин кабинета под портретом очередного генсека, и другой, длинный, вытянутый стол, стоящий перпендикулярно основному. За ним обычно и рассаживались все участники ежедневных совещаний. А ещё за спиной начальника, прямо под портретом, притаилась неприметная дверь, обшитая теми же плитами, что и стена, и прикрытая высокой спинкой хозяйского кресла. За заветную эту дверь Матвею попасть пока ни разу не удалось. А находилась за ней, по рассказам редких побывавших там счастливчиков (из которых половина привирала и никогда туда не заглядывала), небольшая уютная комната отдыха с двумя всегда заполненными деликатесами холодильниками, столом и широкой тахтой. Комплекты чистого постельного белья (это уже по рассказам редко трезвой уборщицы) лежали стопочкой в стенном шкафу. Злые языки поговаривали, что постоянным посетителем комнаты является грудастая секретарша Зворыкина, но на эту тему даже словоохотливый Фима, сильно и взаимно недолюбливавший Грымзу, разговор не поддерживал.
Сейчас за столом для совещаний, за которым ежеутренне собиралось полтора десятка хмурых, невыспавшихся мужчин — начальников участков и мастеров цеха, — сидело двое. Одного — Бульзова, начальника заводского первого отдела, сухого, поджарого отставника неизвестных войск, с бледно-водянистыми глазками и редким пушком вокруг яйцеобразной лысины, Матвей узнал по свистящему с подвизгом голосу ещё из прихожей. Второй — тот самый раскатистый баритон — оказался, в несоответствии своему звучанию, невзрачным хилым брюнетом за сорок, в сером костюме, сером же галстуке и c такой же серенькой внешностью. Зворыкин возвышался над всеми, сложив ручки на животе и, по обыкновению, полуприкрыв веки.
— А вот и Рыбаков, — радостно просвистел Бульзов, отвлекая начальство от полученного разноса. — Вот он начальник участка, на котором и будет…
— Да, да, — властно и слегка раздражённо прервал его баритон. — Проходите. — Он заглянул в одну из двух папочек-скоросшивателей, лежавших перед ним. — Матвей Юрьевич, присаживайтесь.
Матвей поздоровался и сел к столу рядом с Бульзовым напротив неизвестного, не отрывая взгляд от папочек.
«Вот они, вот куда бы заглянуть, — крутилось у него в голове. — И почему две?»
Папки были разными, и Матвей решил, что одна — это из сейфа Бульзова, а вторую неизвестный, а у Матвея не было сомнений, из какой тот организации, принёс с собой. От этой мысли у него зазудели рёбра, и он с трудом удержался, чтобы не почесаться.
— Мы пригласили вас, Матвей Юрьевич, чтобы поговорить об очень важном деле, связанном с участком, начальником которого вы являетесь, — начал неизвестный, видимо чувствуя себя хозяином кабинета. Зворыкин молчал.
— Я не начальник участка, — прервал его Матвей, — я мастер.
В горле было сухо и вышло пискляво.
— Как — не начальник? — Брюнет перевёл взгляд на съёжившегося Бульзова, потом на Зворыкина. Тот, не открывая глаз, спокойно ответил:
— На этом участке нет должности начальника, и старшим руководителем является мастер.
Врал Зворыкин. Была в штатном расписании такая незанятая должность, и Матвей уже понимал по Фиминым намёкам, что именно её будут предлагать ему, чтобы удержать, когда через полгода он соберётся увольняться с завода.
— А… ну, если старший, то всё в порядке, — успокоился неизвестный и продолжил: — Поскольку дело действительно важное и где-то даже секретное, то для начала вам надо будет подписать вот такую бумагу, — и он подтолкнул через стол к Матвею напечатанный на машинке лист. Это было полностью заготовленное заявление о том, что он, Матвей Юрьевич Рыбаков, паспорт такой-то, проживающий там-то, обязуется держать в тайне и данный разговор, и всё связанное с этим делом, и так далее… Оставалось только поставить подпись.
— И зачем я это должен подписывать? — начал приходить в себя потихоньку Матвей.
— Для того чтобы мы могли разговаривать дальше, — невозмутимо ответил брюнет.
— А зачем мне это? А если я не хочу разговаривать дальше? — попробовал прощупать его Матвей. Бульзов возмущённо пискнул.
Брюнет оторвался от рассматривания бумаг в папке и поднял голову. Лёгкая глумливая улыбка проскочила на его губах. Ему явно не впервой было вести подобные беседы. Он снова склонился над папкой и вытащил из неё другую бумагу.
— Вы ведь, кажется, комсомолец, Матвей Юрьевич? И насколько я понимаю, ещё и в армии не служили, а между тем возраст у вас самый призывной. Вы звание младшего лейтенанта запаса после института
